Чем декабрь отличается от августа? Поделиться
Чацкий, Молчалин, Скалозуб, Фамусов, Раскольников, Свидригайлов — не только типические характеры и не просто литературные персонажи, а запечатленные, воплощенные в человеческих образах слепки общественных явлений — непреходящих актуальных идей, воззрений, озарений и заблуждений, торжествовавших в далеком и недавнем прошлом, присущих (вот и наблюдаем не исчезающие, вечные приметы) сегодняшней эпохе. Увидеть, различить в нагромождении хаотических событий диалектическую неизменность, преподнести на медицинском лабораторном стеклышке добытую из смешения разнородных частиц чистую, без сторонних добавлений, слезу тщеты и надежд, ставшую доступной для исследования, — миссия неординарная…
Огромная палата №6
Ленин обмолвился в молодые годы: Россия представляется ему «палатой №6» (по названию рассказа А.П.Чехова), то есть — сборищем сумасшедших?
Не стыдно ли, ай-яй-яй, горячо любящему Родину заботнику о ее благе прибегать к столь грандиозно обидным обобщениям? Но любовь к России, знаем от Лермонтова, может быть и не апологетической: «Люблю Россию я, но странною любовью…» Так или иначе: недаром же всюду памятники основоположнику и создателю первого на планете справедливого государства, вождю мирового пролетариата. Доверимся его смелой метафоре, последуем за его авторитетной фантазией! Если продолжить и развить аналогию, усилить-ослабить-конкретизировать символику, прочертить параллели, отыщутся совпадения похлеще «палатных», примерещатся химеры помасштабнее «№6». Исторического свойства. Вселенского размаха. Чьи и какие амплуа угадаем в вымышленных или с натуры срисованных фигурах многочисленных художественных полотен? Какие и кому отведем функции и роли?
«Записки сумасшедшего» Гоголя представляются модификацией (филиалом?) «Палаты №6», разве нет? Собакевичи, Коробочки, Плюшкины и Ноздревы претендуют сделаться пациентами этой всеобъемлющей палаты.
А маниакальный Лопахин, вырубающий вишневый сад, разве не претендует на тождество с ними (и с нынешним днем, когда его коллективный двойник принимает решение о вырубке прибайкальского леса, что грозит исчезновением уникального озера)? Патологический, пролонгированный, что называется, диагноз. Не помешал бы курс реабилитации у психотерапевта.
Есть ли шанс отыскать в этой импровизированной палате здравомыслящего, не губящего среду своего обитания, не торгующего мертвыми и живыми душами человека?
Галерея неадекватных любимцев Достоевского — все эти пугающе земные (земноводные?), привычные Раскольниковы, Верховенские, Шатовы, Смердяковы, да и сами Карамазовы, невменяемые (но числящиеся в литературоведении пророками, имеющие почитателей, последователей, продолжателей, наделенные статусом спасителей и пастырей заблудших толп)… Им показано длительное принудительное лечение, вместо этого их идеи исподволь или явно пропагандируют… Естественно, такая свора наречет умалишенным князя Мышкина, а могущего исцелить небезразличных ему пациентов доктора Рагина упечет в дурку.
Рядом с такими, слывущими нормальными (а реально клинически нездоровыми индивидами вроде Скалозуба), плескающий правду недалекий Чацкий выступает панацеей, радетелем о здоровье общества, а жалкий, лишенный права голоса Акакий Акакиевич смотрится симпатичнейшим, обделенным шинелишкой, но не обделенным человечностью изгоем.
Рыцари безвременья
Через год отметим круглую дату — двухсотлетнюю годовщину восстания декабристов. Разгуляемся и применим в отношении тогдашнего населения империи Романовых классическое литературное лекало-шаблон-трафарет-силуэт Обломова и «обломовщины», позволим себе (вслед за Лениным) шокирующее, ироническое, ерническое передергивание: «Россия вспрянет ото сна!» — любил повторять Илья Ильич Обломов.
Мог ли Илья Ильич сделаться декабристом, одним из тех, кто вышел на Сенатскую площадь бунтовать против самодержавия, поэтом, чья вдохновенная процитированная стихотворная строка стала хрестоматийной? «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья… И на обломках самовластья напишут наши имена!»
Написали… Не на обломках, а на скрижалях. Спустя много лет. А до того начисто принудительно не вспоминали повешенных и сосланных, по укоренившемуся неведению предали прочному и порочному забвению.
Спросите себя (не обязательно спрашивать других): помню ли пофамильно казненных, самых непримиримых к деспотии и, соответственно, опасных для царизма мятежников, деятелей тайного общества, планировавших кровопролитие, но не решившихся начать пальбу на пороге Зимнего дворца? Кого из декабристов назовете навскидку? Боюсь, придется изрядно напрячь память и загрузить мозговые извилины.
Александр Герцен, упрекая новые поколения в пренебрежении памятью этих выдающихся борцов за свободу, стыдил и встряхивал ничего не знавших и не желавших знать о гражданском подвиге обреченных казни провозвестников новой жизни: «Мы от декабристов получили в наследство возбужденное чувство человеческого достоинства, стремление к независимости, ненависть к рабству, уважение к Западу и революции, веру в возможность переворота в России, страстное желание участвовать в нем, юность и непочатость сил».
И еще писал Герцен: «Как у молодого поколения недостало ясновидения, такта, сердца понять все величие, всю силу этих блестящих юношей, выходящих из рядов гвардии, этих баловней знатности, богатства, оставляющих свои гостиные и свои груды золота для требования человеческих прав, для протеста, для заявления, за которое — и они знали это — их ждали веревка палача и каторжная работа? — Это печальная загадка».
Герцен негодовал втуне: многоликие Обломовы апатично зевали, дремали, потягивались и не собирались слезать с теплой печи…
Какие человеческие качества — на протяжении истории России — требовались от ее граждан и находили приятие, встречали поощрение со стороны власти? Инициативность, деловитость, независимость суждений и поведения? Или, напротив, сгорбленная покорность, приниженность, пассивность — во всем, что касается государственной и общественной пользы?
Получили наследственный генотип угодливого приспособленца.
Обломов — не от природы произошедший феномен, а искусственно выведенный в российской пробирке экземпляр, эмбрионно воспринявший опыт мимикрирующих предков: не пытайся, не противоречь, не спорь, иначе пригнобят, а то и закуют в кандалы… Если кто-то нарушал генетическую программу и проявлял активность, такого быстро усмиряли. Для остальных служило наглядным уроком.
Декабристы и во глубине сибирских руд оставались не сломлены интеллектуально и физически: создавали школы для местных ребятишек, поддерживали переписку с единомышленниками, рисовали картины (можно ли вообразить Обломова живописцем на каторге?), хранили верность высокому своему предназначению… Но — кого обличать и свергать в глухих поселках? Кроме того, «готовность» не означает «подготовленность». Слишком романтичны, излишне совестливы, откровенно мечтательны были эти невольники чести.
Вброшенный из будущего в тыл царизма десант бунтарства — на целиком враждебной территорию апатии и пассивности — был обречен.
Сифилитик Ленин, параноик Сталин
В лучших традициях литературной мистификации и сослагательного наклонения вообразим: восстание декабристов закончилось не разгромом, а раскололо общество на приверженцев крепостного права и противников узаконенного рабства. В ряды сторонников Пестеля вливались новые и новые волонтеры из числа крестьян, желавших обрести свободу. Декабристы экспортировали за океан, в США, гражданскую войну Севера и Юга.
Поэт Пушкин пребывал в раздрае: его страшил русский бунт, бессмысленный и беспощадный, но камер-юнкер не хотел лишаться дохода, который приносят родовые имения и дармовой труд подневольных мужиков и баб, с другой стороны, автор оды «Вольность» с африканской неудержимостью мечтал в клочья порвать царя-цензора. Колеблющийся Пушкин не примкнул ни к одной из сторон конфликта, но прожил долго, ибо трусливый Дантес в 1830 году смотался из разоренной, обнищавшей, нашпигованной опасностями богоносной державы, ненавидящей иностранцев, которые подливают масла в огонь полыхающей смуты ради ослабления православной идеи.
Достоевский не попал на каторгу, поскольку не вступил в кружок «петрашевцев», этот кружок попросту не был создан в новых исторических условиях, автор ненаписанного романа «Преступление и наказание» прозябал в Старой Руссе и успел начертать набросок романа-утопии «Сифилис», сюжетная его канва, подсказанная Пушкиным, такова: через 100 лет после инцидента на Сенатской, там же, возле Эрмитажа, толпы — матросы, солдаты, дезертиры, какие-то еще случайные дремучие люди с ружьями, руководимые приехавшим в опломбированным вагоне эмигрантом (коему мерещится в его больном воображении масштабная всероссийская «палата №6»: лубянские подвалы, массовые расстрелы, пышные съезды КПСС и исправление инакомыслящих в психушках), повторяют опыт декабристов, палит «Аврора», ветераны Первой мировой идут на штурм, врываются во дворец, идут крушить церкви… И нет на них врача-психиатра.
Граф Лев Николаевич Толстой, обороняя Севастополь и не успев приступить к написанию эпопеи «Война и мир», погиб от ядра, пущенного мортирой английского агрессора, зато граф Алексей Николаевич Толстой — по заданию сплотителя разрозненных русских земель князя всея Грузии Иосифа Джугашвили — смастрачил основанную на реальных событиях сагу-фарс под названием «Гиперболоид космонавта Гагарина» о путче уже не в Петербурге, а в Москве. Новые декабристы, сплоченные аббревиатурой ГКЧП, затеяли бучу, обреченную провалу, желательно было повесить предводителей — Павлова, Крючкова, Пуго, Язова… Но настало время гуманизма.
…Что касается Обломова… И палаты №6. И того, что мы ленивы и не любопытны… Может, хорошо, что мы и то и другое? Иначе не вылезали бы из революционных передряг, бунтарских эскапад и кровопускательных заварух!
