В стране в 1985-1991 верх взяли самые деструктивные и нелепые идеи Поделиться
Моя предыдущая публикация о главных советниках Горбачева – Александре Яковлеве и Анатолии Черняеве («МК» от 8 февраля 2024), может создать впечатление, что перестройка привела к краху российской государственности ввиду особенной злонамеренности и некомпетентности окружения генсека. И что существовала альтернатива в лице, допустим, «правильных» патриотов. А на роль такового само собой напрашивается Александр Солженицын, которого не упрекнешь, с одной стороны, в прозападном либерализме, с другой – в «совковости».
Я и сам так полагал до последнего времени, и в своей книге «Гэкачеписты», вышедшей в серии ЖЗЛ, писал о его брошюре «Как нам обустроить Россию» в хвалебных выражениях. Но недавно я перечел этот трактат, и мысли у меня возникли уже совсем иные.
Если вкратце, то «не сотвори себе кумира». О Солженицыне и его брошюре я считаю важным написать не столько ради нобелевского лауреата, сколько чтобы показать — насколько люди были ослеплены в то время, и как трудно было пробиться тогда чему-то или кому-то разумному и ответственному.
Что бросается в глаза сегодня в «Как нам обустроить», тексте, посвященном правильному реформированию России? Напомню, он появился в сентябре 1990 года, через 5,5 лет после прихода Михаила Сергеевича на пост генсека. Горбачев, цепляясь за власть, уже запустил процесс развала Советского Союза, экономика буквально летела в пропасть, на окраинах бушевала национальная резня – и все это под громкое одобрение Запада, наградившего первого президента СССР Нобелевской премией. Солженицын до того молчал, интригуя народ, но теперь решил высказаться начистоту, максимально полно и откровенно.
Так вот, ни слова о Китае, хотя там уже 13 лет шли в высшей степени успешные преобразования. Солженицын пишет и о швейцарских общинах, и об афинской демократии, цитирует Тита Ливия, Токвиля, Франка и Розанова, Бориса Чичерина и Аристотеля, но о том, что происходит в стране, как нельзя лучше подходящей для изучения опыта – огромная и по территории и по населению, с древнейшей историей, резко расширившаяся в XVII-XVIII веках как и Россия, такая же империя, такая же жертва марксизма, не упоминает ни разу. Ему это в принципе неинтересно и неважно. Лишь единожды косвенно затрагивается Китай, как приписываемая американцами вина России, мол она захватила Поднебесную.
А о том, что там делает Дэн Сяопин, как он обустраивает миллиардное государство после безумия народных коммун, Большого скачка и Культурной революции – нет ничего. Китая с его опытом перехода от радикального коммунизма к нормальной жизни для Солженицына не существует. Швейцарский опыт кантона Аппенцель ему интересен, хотя как он поможет России? А актуальные наработки Китая – вот они, бери их, – нет, не любопытны и не важны вовсе.
И это не значит, что нужно механически копировать, необдуманно перенимать в точности. Вовсе нет. Но просто посмотреть – что там делают китайцы? Нельзя ли у них что-то перенять? А, главное, не позаимствовать ли у них не частности реформ, а саму их философию? Брать не детали, которые для каждой страны свои, а взять суть, составляющую успеха. А она проста — ответственность власти и здравый смысл.
И в этом, в главном, Солженицын ничем не отличается от Яковлева с Черняевым. Как те просмотрели высокомерно (и шефа своего подучили не интересоваться) феномен китайского чуда, так наш писатель обошел стороной животрепещущий опыт, который, казалось бы, сам лез в руки. А ведь Солженицын не чужд был теме, он посетил в 1982 году Тайвань, составил речь «Свободному Китаю».
Почему Солженицын не заметил слона, объяснить не трудно. По той же самой причине, что и упомянутые советчики Горбачева и сам генсек. В Китае, как позже и во Вьетнаме (а это страна с населением под сто миллионов), компартия никому власть не отдала, и сама занималась реформами – без комедии выборов, без истерик, без покаяний, без судов над коммунизмом.
А и Горби, и Солж хотели противоположного – шумного и публичного расчета с коммунизмом. Генсеку-президенту было важно войти в историю как великому борцу с тоталитаризмом, положившему ему конец, и тоже самое касалось автора «Архипелага ГУЛага». Антикоммунизм застил Солженицыну глаза, он не видел, что никакого коммунизма давно и в помине не осталось, что после 1953 года страна быстро менялась, и ничего общего со сталинскими временами не оставалось. И его личная судьба являлась блестящим тому подтверждением — при Сталине он за невинные шуточки в письмах другу получил восемь лет, а при Брежневе за публикацию антикоммунистического фолианта за рубежом, за открытые призывы к свержению строя его… выслали на Запад, работать в вермонтовском спокойствии над «Красным колесом».
Но он этого то ли не понимал, то ли понимал, но не мог себе в этом признаться, ибо тогда утрачивался смысл его общественной деятельности. И вместо благодарности, пнул в брошюре Брежнева, оскорбив его.
«Как нам обустроить» переполнена антикоммунистическим психозом, мешающим видеть реальность – «..необозримое имущество КПСС… Награбили народного добра за 70 лет, попользовались. Конечно, уже не вернут ничего растраченного, разбросанного, расхищенного, — но отдайте хоть что осталось: здания, и санатории, и специальные фермы, и издательства… И всю номенклатурную бюрократию, многомиллионный тунеядный управительный аппарат, костенящий всю народную жизнь, — с их высокими зарплатами, поблажками да специальными магазинами, — кончаем кормить!.. Вот отовсюду от этого — и деньги… ничего дельного мы не достигнем, пока коммунистическая ленинская партия не просто уступит пункт конституции — но полностью устранится от всякого влияния на экономическую и государственную жизнь, полностью уйдет от управления нами, даже какой-то отраслью нашей жизни или местностью».
Честно говоря, даже неловко это цитировать, Солженицын тут уподобляется перестроечным демагогам, оравшим на митингах про колбасу в спецбуфетах, мол, райкомовские всю ее съели, и надо спецраспределители позакрывать и народ наестся, наконец, колбасы.
Но хуже не это дешевое словоблудие, а наскок на партию как на становой хребет всей советской конструкции. Неужели Солженицын не понимал, что снос партии означал стопроцентное уничтожение государства – исторической России, переименованной большевиками в СССР? Только на ней все и держалось. В Китае, который, кстати, не был превращен в конфедерацию как СССР, и, соответственно, не имел таких рисков как Россия, у Дэна и его соратников было четкое понимание – нельзя допускать уничтожение партии, все объединяющей основы. Только она сможет обеспечить преемственность власти, плавный ход реформ без потрясений и обвала. Нельзя, соответственно допускать площадную и газетную демагогию, охлократию (и Тяньаньмэнь быстро прикрыли), вопли о спецбуфетах и привилегиях. Творческую энергию народа надо пускать на его самообогащение, улучшение собственной жизни, на возделывание своего участка риса, чумизы или гаоляна, на открытие сапожной мастерской, харчевни или чайной.
Подрывная демагогия, что при треклятых коммунистах улучшения невозможны, была блестяще и Китаем, и Вьетнамом опровергнута. И это при том, что и Дэн Сяопин, и его сподвижники, были очень старыми людьми, коминтерновской еще закваски, сознательно избравшими в традиционном обществе марксизм как средство его переустройства, добровольно и с восторгом отрекшиеся от «старого мира». Дэн являлся верным маоистом, до 72 лет преданно служившим великому кормчему, не за страх, а за совесть, несмотря на все обиды, ему нанесенные. Руки у него были не то, что по локоть, а по плечо в крови – все самые изуверские и людоедские предложения Мао он приветствовал и поддерживал, и активно в них участвовал, еще с 1930-х годов, став активистом компартии.
Но оказавшись во главе страны эти ортодоксальные маоисты смогли поступать, исходя не из догм, а требований жизни, во благо народа – как бы это пафосно не звучало. А ни Горбачев, ни Солженицын не оказались на это способными. Горбачев стал коммунистом, также как Солженицын комсомольцем, – не по убеждениям, а по необходимости карьеры. И все в руководстве СССР к 1985 были такими «случайными» коммунистами – и Лигачев, и Рыжков. Никто из них не пришел к марксистским истинам путем личной умственной работы как Ленин, Сталин, Молотов или тот же Дэн Сяопин.
Но это благоприятное обстоятельство — отсутствие фанатизма и радикализма, идеологической закостенелости, ничего не дало в итоге. Коминтерновские коммунисты возродили Китай на рыночных основаниях, а коммунисты поневоле, без убеждений, переписавшиеся в антикоммунисты, погубили Россию.
И Солженицын все воевал с ветряными мельницами коммунизма, который давно исчез. Он не понимал, что в 1985-1990 надо было не судилище над коммунизмом в России затевать, не разоблачать или громко каяться, а заниматься созидательной продуманной работой. А она была возможно только в спокойной не хаотической обстановке, без обрушения административных рамок, на которых все держалось.
Сегодня ясно, что тем слоем, который мог выполнить эту задачу, и были партийные, советские и хозяйственный работники низшего и среднего уровня, секретари райкомов и горкомов. Они, в среднем на 10-20 лет моложе Горбачева, и на тридцать Яковлева, Черняева и Солженицына, были открыты для самых решительных преобразований. Но они были не только готовыми действовать, но и являлись реалистами, которые задавали разумные вопросы о курсе реформ, их направлении и инструментах. А Горбачев-Лигачев-Рыжков ничего им ответить не могли, поскольку с первых же самостоятельных шагов после смерти Черненко демонстрировали редкостный идиотизм и некомпетентность.
И потому Горбачев с подачи Яковлева яростно раздувал борьбу с «аппаратом», с номенклатурщиками, как якобы врагами перестройки, поскольку видел именно в рядовых чиновниках угрозу своей власти. Они, во-первых, все понимали насчет его ничтожества, во-вторых, у них была какая-никакая власть. Привлечение Михаилом Сергеевичем к себе «прогрессивной интеллигенции», опора на нее, была попыткой противопоставить людям дела разного рода популярных шарлатанов. Я ни в коем случае не идеализирую партсовхозноменклатуру, это были обычные люди, но у них имелся опыт руководства, понимание того, как действуют рычаги власти, какие последствия придут за тем или иным шагом. И они составляли естественную опору государства.
В Китае Дэн сознавал, что нельзя открывать второе издание Культурной революции с ее лозунгом «Огонь по штабам!», а в России Горбачев начал именно это. И семидесятилетние коммунисты-сталинцы Яковлев и Черняев оказались в авангарде борьбы с «номенклатурой», подобно тому как в Китае хунвэйбинами управляли такие же пожилые Кан Шэн, Чэнь Бода, Линь Бяо и Цзянь Цин .
Очень неблаговидную роль сыграл и семидесятилетний Солженицын. Независимо от того, что он субъективно желал, объективно он способствовал развалу государства. Впрочем, нет, он в брошюре прямо заявил: «И так я вижу: надо безотложно, громко, четко объявить: три прибалтийских республики, три закавказских республики, четыре среднеазиатских, да и Молдавия, если ее к Румынии больше тянет, эти одиннадцать — да! — НЕПРЕМЕННО И БЕСПОВОРОТНО будут отделены». И эти слова один в один перекликаются со словами Черняева из его дневника 1989 года: «Нужно, наконец, определиться с ролью России, русского народа в Союзе честно и без всякой демагогии. Рефрен моего подхода: кто не хочет оставаться с русскими, пусть «гуляет»». Чем «антикоммунист» Солженицын отличается от коммунистического пропагандиста Черняева – не вижу совсем.
Второе важнейшее обстоятельство, которое не понял писатель, заключалось в том, что то, что он обличал как «имперство» (слово, им используемое в брошюре) и было сутью России. То есть Солженицын прошел мимо русской истории, ее смысла. Россия начала становится «империей» в середине XVI века, покорив Казань и Астрахань, и закрепив за собой все течение Волги, не по какой-то прихоти царей, а по вполне объективным причинам, сто раз историками разобранными. И само слово «империя» — неудачное. Россия — многонациональное государство, каких существует в мире множество, просто большое территориально. Франция, вобравшая в себя в XV-XVIII веках окситанцев, бретонцев, басков, фламандцев, немцев-эльзасцев, итальянцев-корсиканцев, прошла через те же процессы в то же время. Или Испания, состоящая из Каталонии, Бискайи, Галисии, Валенсии, Астурии и проч., со своими языками и народами. Никто же не говорит, что Франция должна освободить Марсель, Ниццу и Тулузу, чтобы сбросить с себя имперский груз. И я могу уверить читателя, что в Нигерии проживает народов куда больше, чем в бывшем СССР, но весь Запад стеной стоит за единство этой африканской империи, и всячески поддерживает борьбу там с сепаратизмом.
А как быть с Ригой, которая вошла в состав России в самом начале XVIII века, и в которой 60% населения составляли русские? Почему Солженицын так легко ее отдает? То, что на двадцать лет в 1920-1940 гг., Прибалтика случайно вышла из состава России – является ли основанием отказываться от нее? С русскими там Солженицын поговорил? А с русскими (евреями, украинцами) в Тирасполе, Бендерах, Бельцах, Кишиневе он пообщался, широким жестом от них отказываясь? А Баку — город Нобеля, его друга Ростроповича и Каспарова? А Ташкент с сотнями тысяч русских, где он сам лечился? Кто его уполномочил?
И почему Киргизию надо отдавать «НЕПРЕМЕННО И БЕСПОВОРОТНО», а Туву или Татарию или Калмыкию с Дагестаном — нет? Какой тут фактор решающий? И ведь Солженицын даже ни словом не упоминает, что нелюбимая им Средняя Азия была бастионом лояльности к Москве. Что до самого последнего момента там не было призывов к отделению, потому что люди понимали, чем они обязаны вхождению в Россию, и никто не желал добровольно ухудшать себе условия жизни, возвращаться к средневековым порядкам. То есть, по мысли Солженицына, десятки миллионов жителей Закавказья и Средней Азии должны были быть изгнаны из России со своими землями только за то, что они не русские, вопреки их желанию оставаться.
Получается, что решения Ленина-Сталина для Солженицына — непререкаемый закон. Почему он фактически с ними солидаризируется, как бы абсурдно это не звучало. Ведь по его мысли «Н_е_т у н_а_с с_и_л на Империю! — и не надо, и свались она с наших плеч: она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель.
Я с тревогой вижу, что пробуждающееся русское национальное самосознание во многой доле своей никак не может освободиться от пространнодержавного мышления, от имперского дурмана».
А что сделали большевики во главе с Лениным? Правильно, отказались от империи, разрушили ее, учредили «малую Россию» в виде РСФСР. То есть, люди они плохие, но сделали правильное дело. И Солженицын в своем трактате выступает в роли идеолога «малой России». Правда, он хочет добавить к ней Украину, Белоруссию и север Казахстана, но как это сделать – не знает. И оттого лишь слезные вопли и уговоры – «Братья! Не надо этого жестокого раздела! — это помрачение коммунистических лет». И куда и как вывозить 25 миллионов только русских в результате ликвидации «империи» или бросать их на произвол судьбы – Солженицын объяснить толком не может.
И вот так у него все – слезы, стоны, призывы, рванье волос на голове – и ничего конкретного, реального, исполнимого, конструктивного.
Конструктивно было одно в тот момент – не поднимать вопросов ни о границах, ни о разделах, ни об отделениях. Сосредоточиться на экономике и социальном развитии. Не давать ни малейших шансов для болтунов и демагогов прорываться во власть, подзадоривать людей на войну, организовывать резню, натравливать народы друг на друга.
Из желания разукрупнить Россию, отрезать от нее почти половину населения вытекала еще одна особенность текста – в нем совершенно нет большой политики. Ничего об отношениях с США и Западом в целом. Как будто бы Россия сама по себе, а не вовлечена в теснейшие отношения с окружающим миром. 1990 год – время горбачевской капитуляции. Спешно выводятся войска, подписываются договора, определяющие на будущие десятилетия (без)опасность России, американцы взамен на беспрецедентные уступки не дают ничего, а только требуют новых. Но Солженицын про это не пишет. То ли ему неинтересно, то ли не знает, что сказать. Но если ты перед лицом Америки предлагаешь сделать своей стране харакири, то какую внешнюю политику ты можешь предложить? Американцы даже ничтожную базу Гуантанамо не собираются отдавать, и, естественно, они будут смотреть на тебя как на идиота,
Бессмысленно много Солженицын пишет про систему выборов, про земство, про вред партий и тому подобное. Ничего это не пригодилось и пригодиться не могло. Опять-таки — Китай показал, что это все десятистепенные вопросы, выборы в один тур или в два, Всеземское собрание или Соборная Дума. Важно одно – здравое руководство, которое крепко держит бразды правления и помнит об ответственности перед народом. В СССР-России его не оказалось, отсюда и результат. Никто в Китае выборных от земель в Пекин не посылал, чтобы они там обсуждали — как нам обустроить Поднебесную? В жесткой фракционной борьбе победил Дэн Сяопин, посадили в тюрьму «банду четырех», отстранили от власти наследника Мао – Хуа Гофэна, а после и других неудачливых генсеков, с колебаниями в сторону уступок демагогам, Ху Яобана и Чжао Цзыяна, и твердой рукой повели страну к богатству и процветанию.
Сам ход солженицынской мысли – «Такому плану идеально могла бы соответствовать Дума…, собранная как бы от народной совести — из авторитетных людей, проявивших и высокую нравственность, и мудрость, и обильный жизненный опыт» — безумно утопический.
И вот так у него все – подмена реальности броскими (и выдуманными, об этом будет особая статья) словечками, постоянное растирание болей – «рыдает все в нашем сегодняшнем хозяйстве… загажены наши дивные когда-то просторы промышленными свалками… расползаются радиоактивные пятна Чернобыля… Школа наша давно плохо учит и дурно воспитывает … растет наша смертность, и превышает рождения». Но что толку от негативной констатации? О проблемах и так все знают. Из этой же серии блудословие про землю — «Для чего-то же дано земле — чудесное, благословенное свойство плодоносить», без понимания, что роспуск колхозов и совхозов убьет окончательно сельское хозяйство, что никакой столыпинский мужичок ниоткуда не возникнет, и самостоятельно мехдворы, животноводческие фермы, птицефабрики, оросительные системы содержать не сможет. И что здесь-то и надо идти путем совсем не китайским, а думать своей головой.
Раньше я противопоставлял проект сахаровской конституции солженицынской брошюре. Но сегодня вынужден признать, что «оба хуже». Трагедия заключалась в том, что в нашей стране в 1985-1991, как во власти, так и в интеллигентских кругах верх взяли самые деструктивные и нелепые идеи. Люди словно обезумели и ослепли.
Солженицына принято противопоставлять остальным диссидентам, да и Горбачеву, как «почвенника», «националиста», «патриота» и т.д. Думаю, что его расхождения с ними были больше стилистическими. Никакой деловой, принципиально отличающейся программы, он не предложил. В главном он с перестройщиками совпадал – раздел исторической России и уничтожение тогдашней политической основы государства.
